.:Dont try to live so wise:.
Название: Замок из стекла (ficbook.net/readfic/1281315)
Автор: Raihan Edwards (ficbook.net/authors/Raihan)
Фэндом: Welcome to Night Vale
Персонажи: Карлос/Сесил, жители Найт Вейла
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Ангст, Драма, Психология, Философия, AU
Предупреждения: OOC, Насилие
Размер: Мини, 20 страниц
Статус: закончен
читать дальшеЯблоко
Мир похож на яблоко. Зелено-красное, плотное, в которое можно вцепиться зубами со всей силы, но так и не откусить куска. Но даже в попытках есть свой смысл - при укусе выпускается драгоценный, холодный сок. Можно не увидеть саму мякоть, но знать, что она белоснежная, как первый снег, только почувствовав, как в глотку течет цена вашей попытки.
Карлос чувствует вкус задолго до того как надкусывает яблоко.
Мертвая мать - сок со вкусом меди. Приемные родители - запах старых книг и сладких духов.
Намного позже, после окончания университета, Карлос говорит себе и другим, что невозможно создать образ мира из двух противоречивых составляющих.
"Яблоко не может пахнуть как пыль и сладость, а на вкус быть как кровь!" - он правда так думает, а потом оказывается в городе, который делает из его яблока нечто совсем непохожее.
Внешне Найт Вейл является обычным, небольшим городом, каких великое множество в этом Штате. Они похожи друг на друга даже зданиями - навевая воспоминания о старых вестернах семидесятых годов. Песок забивается под воротник рубашки и в ботинки. Карлос старается не открывать окна, пока они едут по старой, иссеченной шрамами дороге. Он так же старается не думать о том, что оставляет позади себя. Университет, в котором преподает, пустующую квартиру с тонкой полоской пыли на стекле, престарелых приемных родителей, о которых позаботиться младшая сестра. Друзей, знакомых, коллег. Он не знает, зачем едет в Найт Вейл, но точно знает, что то, что осталось позади - лучше лишний раз не тревожить.
-Я вообще не уверен, стоило ли сюда приезжать. - ученый шумно выдыхает и наконец останавливает машину. Лаборант Стефан, сидящий на пассажирском сиденье, только пожимает плечами. Его все устраивает: маленький странный и таинственный городок в пустыне был куда лучше, чем тот, откуда он бежал, сломя голову. Когда его стерва жена забрала детей и попыталась отсудить половину имущества, мужчина готов был уехать на Аляску и всю оставшуюся жизнь провести в ледяных пещерах, питаясь подвернувшимися под руку пингвинами. Только вот пингвины на Аляске, увы, были таким же редким явлением как снег в пустыне.
Карлос высовывается из открытого окна машины, рассматривая старую табличку на ближайшем доме, с едва различимым адресом. Трех этажное здание из темно-красного кирпича выглядело непримечательно, даже заброшенно.
-Кажется это здесь. Будем ждать ребят?
-Не думаю, что они будут сильно расстроены, если мы посмотрим все сами. - Стефан делает жест неопределенности и выходит из машины. Карлос молчит и следует за ним.
Свет нещадно палящего солнца скользит по смуглой коже лица, пропускает сквозь тонкое веретено прядь чуть вьющихся темных волос, подсеребрив седину на висках, и зарывается в макушку ученого. Мужчина вдыхает полной грудью.
Добро Пожаловать в Найт Вейл.
Подвал, что он и его группа в белых халатах арендовали под лабораторию, оказался даже куда более живописным, чем съемные квартиры в том же доме, но двумя этажами выше.
Отличительной чертой подвала были тараканы, гнездовавшиеся в нем десятилетиями. С квартирами было как-то проще, но они не вызывали должного доверия. Все это было незначительно и абсолютно не важно, по сравнению с тем, что предстояло увидеть, услышать и познать в будущем.
Первый тревожный звоночек прозвенел, пожалуй, как только ученые увидели арендодателя, больше похожего на живой труп, чем на обычного, а главное дееспособного человека. Карлос видел таких только тогда, когда еще учился в медицинском, и как правило "зомби" были исключительно будущими патологоанатомами, отрабатывающими свою участь в университетской анатомке. Общие признаки приема огромного количества психотропных веществ в купе с бесконечной бессонницей и постоянным желанием расчленять людей были на лицо: огромный рост, почти полное отсутствие жирового слоя под кожей, от чего были видны абсолютно все вены, бледность, граничащая с меловым оттенком, и такая же нездоровая улыбка. Будучи зеленым, как лист молодой капусты студентом, Карлос всегда обходил таких индивидов стороной по двум причинам:
Во-первых, он всегда хотел быть биохимиком.
Во-вторых, участь подобных существ не прельщала почти никого.
Стефан, больше просвещенный в сфере компьютерных игр, чем по части учебы, упрямо сравнивал в своей голове представшее перед ним "существо" с одной из так называемых рас небезызвестной игры "Fallout". Мертвяк, ходячий, гуль, труп - так окрестил лаборант их общего нового знакомого.
Данный индивид, которого звали Эдвардом, говорил очень медленно. Его язык время от времени показывался из-за желтых, но на удивление ровных зубов, и лежал почти неподвижный, поэтому звуки получались очень... специфическими. Взгляд то блуждал куда-то на стену, то останавливался в пустом промежутке между Стефаном и Карлосом. Когда Эдварду нужно было жестикулировать он поднимал длинные, как у богомола руки, и прежде чем сделать необходимое движение, держал их вытянутыми на весу, словно бы ждал какого-то приказа сделать движение. Зрелище, в целом, было не из приятных.
Уилсон и Фокс, оставшиеся члены команды, которые подъехали на небольшом грузовичке с опозданием в двадцать минут, выдержали стонущее "Добро пожаловать" куда менее храбро, чем Стефан и Карлос.
Убрать подвал не составило особого труда - тараканы, завидев неизвестную деятельность, слишком высоко оценили свою живучесть и не предприняли никаких попыток отбиться от неприятеля, вследствие чего Карлос лично нашел гнезда, вытравил их, и забрал пару образцов особо жирных экземпляров в качестве живого материала на случай какого-нибудь занимательного эксперимента. По правде говоря, он лучше бы работал с крысами, но таковых здесь, по каким-то причинам, не наблюдалось. Имена у новых подопытных были специфические: Клейстер №1 и Клейстер №2.
Полный комплект оборудования удалось поставить уже ближе к обеду, и все ученые, за исключением их официального главаря, ушли обедать в пиццерию Большого Рико.
Карлос, ведомый скорее чувством необходимости, чем её как таковой, собрал городской совет. Он плохо помнил, что было на собрании. Запах кукурузных кексов, странный стакан кефира на трибуне, женщина в порванной юбке и с ужасным беспорядком на голове. Четко он помнил только, как очень красиво, правдоподобно врал:
-Вы, безусловно, самое интересное, с научной точки зрения, сообщество в Соединенных Штатах. И я, если быть честным, приехал сюда узнать, что вообще здесь творится.
Лучшей попытки представить, что сок на самом деле не имеет вкуса крови, а запах не напоминает о старых книгах и сладких духах, и не придумаешь.
Прежде чем отправиться на изучение дома, которого на самом деле нет, сейсмической активности, которую никто не чувствует, и задаваться вопросом, почему солнце садится намного позже положенного, Карлос слышит голос. Слышит комментарий, обращение, восторженные похвалы в свою сторону. И лишь усмехается уголками губ, собирает в сумку инструменты, ловит смешки своих напарников и поднимается по лестнице, оставив голос звучать в динамиках старого радиоприемника
читать дальше Сирень и комья грязи
Карлос долго смотрит на свое отражение в зеркале, прослеживая за тем, как скатываются со лба на нос и щеки капли воды. Яблоко стремительно делится на два. Остается только сирень и комья грязи. Сирень невозможно описать иначе, на вкус она горькая как лекарство, а на запах сладкая, как сахар. Грязь пахнет сыростью и пылью, а на вкус отдает медью.
Разрушение собственного мира на нечто неведомое, невозможное и абсурдное дается Карлосу болезненно. Он умывает лицо еще раз, чистит зубы и откладывает в сторону электробритву. В отражении на него смотрит ученый, который с трудом может поверить собственным глазам. Факты теряют свою материальную ценность, просвечиваются, как тонкая рисовая бумага и стремительно тонут где-то глубоко на дне реки из песка, на набережной Найт Вейла. Карлос старается не считать себя сумасшедшим. Каждое утро, он умывается, чистит зубы, откладывает в сторону электробритву и на минуту закрывает глаза, склонив голову. Он пытается поверить в то, во что по определению поверить невозможно.
Сирень имеет цвет уходящего за горизонт несуществующих гор солнца. Грязь похожа на безграничное ночное небо, иссеченное таинственными огнями.
Карлос выбирает рубашку дольше обычного – сегодня он встречается с Сесилом, чтобы выпить кофе и поговорить о некоторых, понятных только жителю города, вещах. Ученый разглаживает складки на темно-зеленой клетчатой рубашке и не думает о том, почему он выбрал именно радиоведущего из нескольких сотен других горожан. Его подсознание знает почему, но осознанно думать об этом совсем не хочется.
Утренний воздух Найт Вейла пахнет как все те же комья грязи – сыростью и пылью. Улицы высечены из камня, дома сбиты из дерева, а люди словно бы сделаны из угля. Карлос время от времени оборачивается, продолжая свой путь, и закрывает глаза. Картинка возвращается в нормальное состояние, и он облегченно выдыхает. Такие видения просто следствия бесконечной череды невозможного. Ученый торопливо шагает в сторону кафетерия, больше не оглядываясь по сторонам. Через прозрачные стекла заведения трудно не заметить знакомую спину: Сесил сидит за столом, немного склонившись вперед, и тычет пальцем в меню. На нем белая рубашка, черные брюки, жилет им в тон, и сирень цвета галстука. Галстук, который пахнет сладким сахаром.
-Привет. – Карлос садится напротив и приветливо улыбается. Сесил одаривает его улыбкой в ответ, и в свете утреннего солнца кажется Карлосу невозможно счастливым. Они оба заказывают по чашке кофе.
Разговор может идти о чем угодно, только не о деле, которого нет. Карлос долго пытается подобрать слова, которых нет, чтобы объяснить то, чего нет, чтобы понять то, что понять невозможно. Сесил время от времени смеётся, добродушно улыбается и отвечает загадками, от которых по коже ученого бегут мурашки. Он видит в глазах собеседника странный блеск, отражающийся от галстука. Сирень.
У Сесила острые черты лица, тонкие бледные губы, высокий лоб. Волосы выцветшие, но выглядит он ровесником ученого. Карлосу тридцать восемь, Сесилу, как он сам говорит, тридцать пять.
-Со временем ты сам все поймешь. То, что ты можешь считать невозможным, имеет место быть, даже если ты этого не хочешь. – произносит Сесил и делает глоток кофе. Он смущен, и Карлос смущается в ответ, обхватывает кружку ладонями и смотрит в неё, на едва тронутый кофе. Глупая улыбка трогает его губы. Он все еще верит в то, что невозможно создать образ мира из противоречивых составляющих, а у них разный кофе, в разных кружках. У Сесила “Американо” в большой кружке, с пышной белой пеной. У Карлоса холодный “экспрессо” со льдом. Радиоведущий пьет напиток охотно, но неторопливо, а ученый едва ли может заставить себя выпить хотя бы половину.
Утро сменяет поздний вечер, стремительно или нет, Карлос не замечает, он смотрит только на часы. Ученый долго думает о том, что ему стоит тщательнее изучить теорию Шредингера.
Он смотрит на разобранные часы, которых на самом деле нет, детали которых находятся где-то вне понимания, и могут рассыпаться, стоит к ним только прикоснуться.
Сесил завершает эфир и выходит из здания радиостанции, зябко кутаясь в пальто. Карлос открывает перед ним дверь, слышит в ответ веселое “спасибо” и сам улыбается тому, чего сам не понимает. Они едут по темным улицам медленно, и Карлос имеет возможность рассмотреть фигуры в капюшонах как можно тщательнее. Хотя он все равно не видит ничего, кроме фигуры и капюшона. Сами собой забываются часы, которых на самом деле нет, и Карлос время от времени поглядывает на Сесила, прислонившегося щекой к запотевшему от контраста температур, стеклу.
Они фактически не выезжают из города, но останавливаются на пустынной поляне с одиноко стоящим засохшим деревом. Карлос выключает фары и выбирается из машины, чтобы тут же запрокинуть голову вверх. Сесил следует за ним неохотно, садится на капот машины боком и так же поднимает взгляд вверх, но для него россыпь невозможных звезд не столь необычна и невероятна. Карлос же видит такое огромное, такое прекрасное, такое странное небо, впервые. Без внимания не остаются и таинственные мерцающие огни.
-Почему ты приехал сюда? – Сесил кутается в пальто сильнее и поднимает воротник, тяжело выдыхая, и от губ его клубится пар. Карлос недоуменно оглядывается на него и видит в глазах знакомый блеск живой сирени.
-Чтобы изучать этот город. – он пожимает плечами и смотрит на часы. Секундная стрелка движется в привычном направлении, и часы показывают ровно одиннадцать часов вечера.
Он приехал сюда, чтобы изучать этот город. Изучать ли?
Вопрос застревает в горле, слова томятся на языке, но Карлос встряхивает головой, все так же глядя на свою руку с часами. Он расстегивает ремешок, снимает их с запястья и поворачивается к Сесилу.
Радиоведущий недоуменно смотрит на протянутую вещь.
Ученый долго бьется над проблемой часов, но, в конце концов, замечает, что его собственные часы, на его руке, существуют.
Карлос дарит Сесилу часы, которые существуют в мире, где они не существуют.
читать дальше Рассеченное дерево
Карлос возвращается на поляну снова и снова, наблюдая за тем, как одинокий страж стремительно ползет в разные стороны, оставляя после себя две неравномерные половины. Рассеченное надвое дерево, ветви которого разрастаются с пугающей скоростью. Мертвое и сухое дерево.
Ученый касается пальцами снежной коры и ведет по причудливому узору. С каждым прикосновением пробуждаются какие-то старые, давно ушедшие в глубину подсознания, воспоминания: такие деревья он видел лишь однажды, будучи маленьким мальчиком на берегу древнего, как мир, океана. Ствол древа, прибитый к берегу волнами был таким же гладким и таким же белым, как чьи-то огромные кости. Такие кости он мог видеть в доисторическом музее, в скелетах древних чудовищ. Но кости тех чудовищ, что жили на земле, всегда были только там. Это было что-то огромное, огромное и в то же время оно жило в воде.
На одной из очередных вечерних встреч Карлос решает рассказать Сесилу о своих детских страхах. Разговор не подразумевал эту тему, ни в коей мере, просто они пили абсолютно разный кофе и пытались доказать друг другу абсолютно разные вещи.
-Так всегда было, Карлос. – Сесил посмеивается в своей привычной, но невероятно светлой манере, заставляя ученого улыбаться в ответ.
-Даже когда ты был мальчишкой? Даже тогда все было именно так?
-Я не помню, но я знаю, что так оно было всегда. – сколько бы Карлос не пытался вести свою игру в разговоре с Сесилом, радиоведущий всегда переигрывал его, отвечая так, что нельзя было подобраться и к слову. Время от времени это походило на ограничение информационного потока, даже не смотря на доверительные отношения.
-А вот когда я был маленьким, все было совсем не так, каким является сейчас. Даже я изменился! – Карлос говорит с завидным энтузиазмом и Сесил смотрит на него удивленно.
История Карлоса несет в себе оттенки темно-синего и бледно-серого, каким было бы небо, если бы на улице собирался пойти снег. Он говорит, что в детстве боялся заходить в море, потому что был уверен в существовании Лиоплевродона, который мог в любую секунду выплыть из темно-синей черноты и проглотить его:
Это был ранний юрский период и девственные моря планеты Земля, в которых обитали огромные по современным меркам чудовища. Лидсихтис – величественная, гигантская костная рыба того периода, размером с современного кита, была частой добычей хищных гигантов, и чаще всего именно Лиоплевродона. Карлосу не трудно было представить и описать ужас своего детства - это было существо, по современным меркам размером с самого крупного кашалота, и являлось самым огромным хищником из всех, что обитали на Земле. Это была машина для убийства с зубами с диаметром в девять сантиметров и в длину до сорока, торчащие, словно колья из огромной вытянутой морды на короткой шее. И Карлос, маленький Карлос, каждый раз заходящий в воду и теряющий свой взгляд в темно-синей бездне, уже видел эту огромную пасть, спешащую открыться навстречу легкой добыче.
Радиоведущий долго смотрел на ученого заинтересованным взглядом, а потом произнес что-то вроде: “Ты боишься чудовища с озера Лох-Несс? Все боятся Лох-Несского чудовища!”.
А гладкое дерево пахло сладостью, пылью и затхлостью. И звездное небо было идеальным сопровождающим в бесконечной дороге по пустыне, далеко за пределы разума и возможного.
Со временем Карлос стал очень любопытным, очень трепетным по отношению к странностям Найт Вейла. Он не верил, не чувствовал, он просто пытался перевести стрелки часов в другое положение, тем самым получив нечто иное, чем окружающая его действительность.
Стефан, Уилсон и Фокс были одними из первых, кого коснулись стрелки часов.
Стефан, сбежавший от своей прошлой жизни, нашел в Найт Вейле отражение её же, погрузившись в глубокую бездну хаотичного пространства. Карлос почти не видел его, хотя лаборант, по обыкновению, пропадал в лаборатории. Уилсон и Фокс всегда были плечом к плечу, даже когда случалось действительно что-то ужасное, но сейчас Карлос видел их поодиночке, сделанными из пепла и странности, с привкусом горьких семян.
Все разлеталось в разные стороны, раздваивалось и срасталось вновь, стоило Карлосу подумать о том, что он снова делает все не так. В конце концов, ученый ставит эксперимент, снимающий любые ограничения. Он перестает понимать грани, графики и считать числа после того, как целует Сесила в машине.
Губы у радиоведущего тонкие, сухие и потрескавшиеся. Они не сладкие, не кислые, не горькие и не соленные. Карлосу приятно целовать Сесила.
Он влюбляется.
Ученый больше не приезжает к дереву. Оно не кажется ему неправильным, не кажется странным. Это не дерево вовсе, это кость гигантского монстра. Не страх, а чувство ожидания. Не симпатия, но, возможно, привязанность. Не любовь, но нечто большее.
читать дальше Фигура и капюшон
Сесил не раз примерял на себя черный балахон, являющийся атрибутом стражей Найт Вейла. Иначе их не назовешь, ведь они были здесь всегда. С самого основания. И Болдуин тоже всегда был их частью, как если быть частью огромной волчьей стаи.
-Доброй ночи, Найт Вейл. Доброй ночи.
Радиоведущий поднимается с кресла и уходит в другую часть студии. В радио эфире треск динамиков и мертвенная тишина. В мужском туалете всплеск воды. Студия заполняется запахами дыма и гнилых яблок, когда мужчина покидает её, запахнувшись в темно-серое пальто. Он не любит этот запах, он помнит его слишком хорошо с самого начала времен.
Ночной воздух пробивается в легкие и едва ли не оставляет за собой тонкий слой льда. Ночи в пустыне не бывают другими, ведь это единственное постоянство Найт Вейла во всей его красе. Сесил торопливо ступает по тротуару, закутавшись в пальто, а песок забивается в карманы, ботинки, и ветер осыпает крохотными песчинками лицо. Чтобы отвлечься от покалывания на коже, ведущий думает о том, о чем думать не стоит.
О городе.
С самого основания Найт Вейла, Совет всегда недоволен всем, что его окружает - скотом, пищей, материей, событиями и условностями, за счет которых не могут работать их собственные законы. “Даже для древнейших чудовищ, они совершенно отвратительны” – говорит себе Сесил раз за разом, натыкаясь взглядом на молчаливые фигуры своих собратьев. Глаза горят красными всполохами неоновых вывесок, а костлявые руки сочатся черной слизью, пачкая бордюр. Иногда мужчина не понимает, что его связывает со всем этим.
Но он часть всего.
Сесил помнит явление города как чего-то нового, помнит разорванные собачьи пасти и побелевшие глаза людей. Он помнит трижды горящие дома - он прикасался к огню, и комментировал происходящее, распевая странные стихотворные формы на всю главную улицу. И он был доволен. Изначально доволен тем, что его окружало, и чем он мог питаться. Древний бог должен знать меру, так же как и цену.
Трудно вспоминать звуки прошедших времен, но запахи всегда оставались неизменны. Крики и стоны, рычание и шипение – что может быть бесполезнее в воспоминаниях? А запахи были уникальным явлением. От свежеиспеченных булочек из пшеницы, до разлагающихся тел, чьи трупы подбирали собаки. Сейчас запахи были иными, и с каждым прожитым днем становились для ведущего все более отвратительными.
Темный переулок перед самым домом встретил его озлобленным шипением и живыми тенями, которые, не смотря на поднявшиеся всплески все той же черной, смолянистой слизи, пропустили его, даже не испачкав пальто. Сесил не в первый раз был рад этому.
- Чем дольше город тонет в погрешностях, голодном скрежетании чужих желудков и смолотых в муку людских костях, тем больше он источает зловония. – Сесил произносит это очень мрачно в присутствии Карлоса, и понимает, что выпалил что-то не то только после мучительно долгих секунд занавесочного сознания. Ученый сжимает его руку в своей, обеспокоенно сведя брови к переносице, и ведущий смеётся, считая, что это разрядит обстановку.
С Карлосом он говорит слишком много лишнего, даже не замечая этого, и все чаще смотрит куда-то сквозь все, понимая, что город уже не главная его проблема. Ведь в городе, на самом деле, как он говорит Карлосу, ничего не меняется.
Капюшон. Что для вас значит капюшон? Были ли вы когда-нибудь капюшоном? Были ли у вас отношения с капюшоном? Тушили ли вы в капюшоне мясо?
Сесил скрипит зубами, закрывает дверь на защелку и медленно сползает вниз на пол. Тени разговаривают с ним посторонним шумом, всполохами радиопомех, и Болдуин отмахивается от них, словно от надоедливых домашних питомцев. Он всегда был стражем этого города, не молчаливым и неизменным, а голосом. Голосом, за который цеплялся каждый чужак, руша свой собственный мир. Страж значит защитник, капюшон значит тайна.
Тайный защитник, которому сверху приказано наблюдать за чужаками, привязывать к себе и топить в несуществующем озере из дегтя и пыли в самом центре города. До этого момента. До этого чертового момента, когда чужака топить нельзя. Нельзя, потому что это противоречит желаниям голоса.
Сесил не помнит, сколько чужаков оказалось в его руках, и скольких он без труда лишил самого существования, наблюдая за тем, как их плоть обращается в кости. Он помнит запахи. Это были женщины, это были мужчины, это были прекрасные игрушки, прекрасные актеры, ужасные люди и прекрасные в своей ужасной красоте и невежестве. Они всегда лезли своими длинными пальцами не туда, куда стоило бы. Они всегда не вписывались в город, они всегда были не настолько сумасшедшими, насколько нужно было. Они всегда сопротивлялись. Поэтому из них можно было сделать прекрасное блюдо и подать к столу с очередной порцией зеленой, как помои, крови.
Сесил помнит запахи, но не помнит лица. У кого-то была брошка на рукаве серой рубашки в линейку, в виде голубя. У этого человека, у этого мужчины, были очень жесткие руки. Он был очень талантлив на комплименты, но у него всегда были очень жесткие руки.
У одной из женщин были приторно сладкие духи, как у приемной матери Карлоса. Она совершенно не умела идти на компромисс, Болдуин мог часами ругаться с ней на абсолютно пустом месте.
Они были невыносимы в своём невежестве. Карлос был совсем другим.
Радиоведущий прикрыл глаза, судорожно втянув носом воздух. У Карлоса были красивые волосы, и в нем все было идеально. А пахло от него лавандой. Сесил со смехом вспоминает предположение старушки Джози “лавандовая жвачка”, но нет, так пах шампунь Карлоса, которым он мыл свои прекрасные волосы.
Карлосу было целых тридцать восемь лет. И он был прекрасен. У него очень осторожные руки, и постоянно, не зависимо от погоды – невыносимо холодные. Он часто смущается, краснеет как подросток и утыкается взглядом куда-то вниз. У него очень высокий голос для мужчины его возраста.
Сесил изучает его пристально, как любого чужака, общается охотно, говорит о нем в эфирах с пугающей регулярностью, а потом понимает, что все куда глубже, чем фигура и капюшон. Он забывает о том, в чем смысл его существования на какие-то крохотные секунды, а Карлос целует его. Целует быстро, нежно и трепетно, а в груди у ведущего рвется множество нитей. Сесил едва успевает обхватить их деревенеющими пальцами. Он предостерегает себя от ошибок, которые никогда не совершал. Он не спешит с выводами и закрепляет нити обратно, но сердце его стучит бешено и он не уверен в том, что все делает правильно.
Он одевает капюшон. На какие-то пару дней становится лишь фигурой и голосом, ничем больше. Фигура и капюшон. Но даже тогда Карлос ловит его в свои руки, словно бы ничего не изменилось. А ведь и правда, ничего не изменилось.
Куда вы смотрите, когда перед вами возникает фигура? На капюшон. Зачем фигуре капюшон? Чтобы скрываться. Зачем вы снимаете с неё капюшон? Чтобы поцеловать.
читать дальше Линованный лист
У древних Богов, даже несмотря их тяжелую, как все горы мира суть, есть свои слабости. Не нужно ходить далеко – посмотрите на Богов древней Греции. Сам Зевс был настолько жалок в своих слабостях к похоти и разврату, что платился за это множественными проблемами, рождающимися на свет снова и снова. Кто знает, что было бы, если бы этот могучий, но совершенно неподвластный контролю своих желаний, Бог, смог хотя бы немного сдерживаться. Может быть, Земля была бы совсем другой, в этом, новом мире.
Зачем Богу слабости?
Сесил комкает в ладони желтый линованный лист и едва ли не срывается со стула. В висках пульсируют потоки крови, а радио эфир полон треска динамиков. Впервые за очень долгое время, почти длинною в вечность, в нем стоит такая мертвенная тишина. Мужчина сглатывает, тяжело и медленно, и наконец, сипит в микрофон:
-А теперь…прогноз погоды.
Палец ложится на выключатель и красный светодиод мгновенно гаснет. У Сесила подкашиваются ноги, но он опирается на стол ладонями и поднимается с кресла. Ему абсолютно плевать, что вместо привычной для города музыки в эфире громкая, неизвестная тишина. В голове скрипят чьи-то, уже привычные, но такие надоедливые голоса, поющие все теми же радиочастотными помехами. Сложно описать ощущение, пробирающееся от сердца вверх к горлу. Ведущий не сразу понимает, что в кармане звонит телефон, но он машинально берет трубку. Голос на том конце кажется ему до боли знакомым.
-Сесил? Сесил, все в порядке? Сесил? Ты слышишь меня?
Год. Целый год прошел. Карлос здесь уже целый год.
-А…да, да. Все хорошо. Я просто…
-Давай я приеду. Сесил, ты меня слышишь? Я сейчас приеду.
Никто не задерживался так долго. Никто не был настолько идеальным в своем существовании, никто не был настолько безумен в своих изысканиях. Никто так не был частью города, как Карлос. Никогда. За всю вечность.
-Что? Нет! Нет, ты дома? Я сам приеду. Я сам!
Они сидят в том же кафетерии, что и всегда, и пьют все тот же, совершенно разный кофе, но говорят о абсолютно одинаковых вещах. О целом.
-Знаешь, а ты был прав. – Карлос смотрит на Сесила с довольной улыбкой, а ведущий едва ли не захлебывается собственным кофе, откашливаясь. Эта фраза его пугает.
-Кх-кх, кхм. В чем же, Карлос?- ведущий пытается выглядеть только озадаченным, но по коже ползут мурашки от страха, что что-то идет не так. Сесил напрягается всем телом, как если бы готовился к прыжку.
-Во всем, я думаю. Из двух противоречивых составляющих можно создать что-то целое.
Сесил щурится. Это не то, что он ожидал, ровным счетом, так же как и то, чего ожидать нельзя было в принципе.
-И как же ты пришел к этому выводу?
-Я полюбил тебя.
Гудки ударяют по ушам, и ведущий вылетает из студии так, словно бы никогда не хотел находиться там. Он не скрывает от себя, что время от времени действительно не хотел, но это ощущение, оглушающее, как если бы на голову вылили ведро ледяной воды, сбивает его с толку окончательно. Он мчится до дома Карлоса бегом, забывая про то, что у него есть машина, что дом, где живет Карлос, далеко не близко от станции, что его молчаливые братья будут следить за ним, и потянут вслед руки. Он бежит, а мысли его стопорятся в студии, у стола. Он все еще сжимает лист линованной желтой бумаги в ладони, и его бледная кожа окрашивается в кровь, размазывая надпись:
“Убей его”
По стенам и мебели в студии плывут плотные тени, сверкая тысячами ярких глаз, а за квадратом стекла в двери всегда закрытого кабинета, проплывают фигуры, которые пахнут как кровавые куски освежеванных трупов. Они шевелятся, отращивают крохотные ноги и распространяются по стенам, проползая под ними.
Сесил несется напрямик, мимо городской ратуши и библиотек, чтобы свернуть вниз. Перед глазами только тени и здания, рассыпающиеся темным пеплом. Ведущий помнит, как это бывает, помнит, как это было.
Карлос встречает его на пороге и буквально ловит в свои руки, взмокшего, загнанного и трясущегося. Ведущий торопливо объясняет скорее себе, чем ученому, что просто накрылось оборудование, что ничего серьёзного не произошло, что мгновенно осипший голос и растерянность от неожиданности. Ведь никогда такого не случалось. Он только забывает объяснить, почему бежал несколько кварталов среди ночи, по дороге, усыпанной пеплом.
Он устал врать. Но он врет. Снова. И снова.
А ученый верит ему. По-своему.
Карлос обнимает Сесила, целует в лоб, отводя мокрую челку, и Болдуин закрывает глаза, уткнувшись носом куда-то под подбородок. И дрожь постепенно проходит, ведь он дышит им, как не дышал никем, и никогда.
Боги не помнят о смерти. Они знают, что человеческая жизнь полна множества единственных мгновений.
Лишь один раз повзрослеть.
Лишь один раз закончить школу.
Лишь один раз по-настоящему влюбиться.
Лишь один раз почувствовать, как дыхание конца опаляет затылок.
-Я думаю, тебе стоит принять душ. – Карлос водит носом по макушке ведущего, вплетая пальцы в его волосы, заставляя Сесила испытать одно единственное чувство на миллион жизней: пронизывающую пространство до ментальных мурашек нежность.
Нежность, которая пахнет лавандой и какими-то препаратами, которые Карлос время от времени синтезирует в своей лаборатории вместе со Стефаном, Уилсоном и Фоксом. Нежность, которая на вкус не что иное, как медь. Спелое, сочное, красное яблоко.
Ведущий тянет ученого за собой, когда тот норовит уйти, оставив Сесила в ванной одного. Тянет и прижимается к нему снова и снова, ищет губами шею, щеки и острую линию челюсти.
Уже достаточно долгое время Сесил почти не говорит о Карлосе в эфирах. Наблюдает за ним, не смыкая глаз, но старается обрывать себя на любом слове, когда дело доходит до ученого. Карлос, как и все лезет в самое пекло, но Сесил не хочет говорить об этом. Он не хочет даже упоминать об этом.
Они меняют направление своего движения вместе, как если бы были сплетены разумом – падают на кровать в спальне, наплевав на то, что хотели заняться совсем другим.
Желтый, линованный лист, испачканный кровью. Сесил все еще видит его перед глазами, даже когда Карлос целует его снова, снова и снова. Закрывает собой от всего, что можно было бы придумать в собственной голове. А кто же тогда закроет ученого? От теней, нависших над ним с раскрытыми в предвкушении добычи, ртами?
Боги не должны иметь слабостей.
Сесил шипит куда-то вверх и кусает Карлоса за ухо. Глаза его на мгновение вспыхивают сиренью и тени расступаются, забиваясь в углы.
Не сейчас.
Как бы того не хотел весь город, весь мир, вся вселенная, небеса, зеркала и собственные мысли. Не. Сейчас.
Болезненное возбуждение охватывает тело: в брюках тесно, в голове ужасно шумно от радиопомех, а за окном сгущается ненормальная, густая темнота. Вот так вот, наверное, все и закончится. Страж не может идти поперек всего города, который должен защищать. Голос не может противиться собственной сути существования. Но он не понимает, почему. Почему, спустя такое количество времени? Почему именно сейчас?
Мысли в голове рассыпаются как песок. Сесил стаскивает с Карлоса рубашку и прикасается к нему как в первый раз, обводя подушечками пальцев старые и новые шрамы. Один он целует губами – на груди, опасно близко к сердцу, след от попавшей в ученого маленькой ракеты. Шрам еще совсем свежий, как и воспоминания о том обычном в стенах Найт Вейла происшествии: маленькие человечки, живущие под пятой дорожкой для боулинга.
Когда тела сплетаются вместе, обнаженные и открытые, становится невыносимо больно. Сесил шипит все громче, не стонет, и сам двигается навстречу, причиняя боль не только себе, но и Карлосу, в этой агрессивной попытке напомнить о каких-то вечных целях. Как бы он не пытался, раз за разом – ничего не выходит, из глаз только катятся крупные слезы. Ученый слизывает их с бледных щек, держит Сесила, такого настойчивого в своих желаниях и такого беззащитного в отсутствии какого-либо выбора.
Разумеется, Карлос не понимает. Совсем ничего не понимает. Но ему и не нужно. Ведь он не видел тот линованный лист, подброшенный существом вне мира, из-под жуткой двери в бледно-серой студии. Ему нужно только слушать хриплое дыхание Сесила, когда тот успокаивается, позволяя физическому контакту стать мягче и намного проще, как было до того, как его облили ледяной водой с ног до головы.
Боги не должны иметь слабостей, потому что слабости делают Богов слабыми. Это логично. До зубного скрежета современного мира, правильно и бесспорно.
Когда ученый засыпает, Сесил приподнимается, глядя на него тремя глазами цвета ядовитой сирени. Он медленно моргает, вслушивается в размеренное дыхание и рассматривает умиротворенное лицо. Все, что ему нужно сделать – это сцепить руки на крепком горле, и тогда тени взметнуться вверх и не оставят ничего, кроме пустой постели.
Тени. Они уже близко: выползают из углов и подбираются к кровати, тянут руки к кромке одеяла, и Сесил мучительно долгие секунды не может решиться на одно единственное движение. Пальцы обводят проступающую синюю жилу на шее, чуть надавливают на кадык…
Болдуин направлял ученого по тому же руслу, что и всех. И все они приходили с одним и тем же – с корзиной, в центре которой находилось одинокое в своей противоречивости яблоко. Пустое пространство нельзя было заполнить водой, ведь корзина была сплетена из высушенных веточек. Её нельзя было разрушить, потому что она стояла в старом шкафу со стеклянными дверцами. Корзина не подлежала воздействию извне в принципе, потому что её суть была прозрачна и невыносима для Найт Вейла. Подбираясь к сердцевине, Сесил всегда старался не торопиться, идти по изогнутой траектории, как если бы путь лежал через пустыню, где нет дорог. И все это ради того, чтобы сделать как можно более незаметный разрез где-нибудь сбоку яблока. Сока вытечет не много, но этого будет достаточно, чтобы маленький алый шарик скатился в сторону и стал…чем-то иным. Бог, страж, ведущий, Сесил, слишком поздно понял, что от этого, нового яблока, он откусил целый кусок.
Он обводит острые линии пальцами снова и снова, и свет его глаз постепенно меркнет, веки закрываются, а кровожадные тени неохотно ползут обратно. Ведущий падает обратно на подушки, зарывается носом в прекрасные, чуть вьющиеся и невыносимо мягкие волосы.
-Знаешь, я в детстве увлекался египетской мифологией почти так же, как криптозооло́гией и химией.
С каждым новым интересным фактом из своей жизни Карлос заставляет Болдуина давиться – чем угодно, даже воздухом, попавшим в легкие именно в этот момент.
-Кх-кх! – Сесил прерывисто кашляет в кулак и шумно сглатывает, - ииии?
-Ты, своим существованием, напоминаешь мне миф об оке Гора. Уаджет, все дела.
Сессил хорошо помнит собственный смех в ответ на такую странную, по определению обычного мира, фразу. Смех громкий, заливистый, почти счастливый. И последнее слово, в глотке все того же, застревающего где-то в легких, воздуха:
-Классненько!
читать дальше Замок из стекла
Когда они говорят о чем-то одном, весь мир заворожено молчит.
-Вообще, у древних египтян были достаточно интересные представления о появлении Уаджета как такового. – Карлос складывает руки лодочкой и тут же разводит пальцы, образуя небольшую пирамидку. Сесил почти заворожено смотрит на это движение и счастливо улыбается.
-Я никогда не любил сказки о происхождении тех или иных вещей. Какая разница, кто первым изготовил хлеб, когда его едят все?
Карлос качает головой. Он думает, что Сесил немного расстроен тем, что его любимое блюдо в виде подгоревших тостов с неимоверным количеством джема теперь объявлено вне закона из-за принятого совсем недавно запрета на пшеницу.
-Ну, хорошо. Если расшифровывать древнеегипетское написание символа “Уаджет”, то получается два слова: “глаз” и “защищать”. То есть, это что-то вроде “охраняющий глаз”.
-Ты сейчас говоришь об общем значении?
На их столик ставят две тарелки, от которых веет сладкой затхлостью стручков чеснока и сыра с плесенью. Карлос сбивается с мысли, задумчиво трет переносицу, поправляя очки, и после небольшой паузы все-таки кивает.
-Да, я именно об этом и говорю.
Сесил усиленно изображает невинную влюбленность и подпирает подбородок рукой. Ему, разумеется, известны все значения этого символа, все теории его происхождения, все предания, мифы, легенды и сказки, ведь он родился из всего этого. Если это вообще можно назвать “рождением”.
Карлос хмурит брови, задумчиво хмыкает, пытаясь выудить из головы далекие воспоминания из детства: картинки из толстой тяжелой книжки с шероховатыми листами – они пахнут машинным маслом и аммиаком. В книге отсутствуют многие страницы, обрывки которых доносят до Карлоса только частицы каких-то слов. Обложка изуродована временем и чьим-то ужасным обращением, но мальчишка все равно кладет на неё ладонь, разглаживая загнутые в стороны углы. Это был март месяц, в воздухе висела прохлада, а под ногами была слякоть.
-Как “Око Ра”, Уаджет – это Богиня хранительница Ра, которая нередко представлялась в виде извергающей пламя и яд первозданной змеи. Это что-то вроде солнечного ока, сжигающего своим огнем врагов. Помню, что в основу изображения легла толи южно-египетская кобра, толи аспид.
Карлос дергает плечами, меняет положение рук и поднимает взгляд вверх, в потолок с потрескавшейся штукатуркой. Сесил накалывает вилкой несколько стручков чеснока и засовывает их в рот, медленно разжевывая. Ему нравится звук хрустящих под зубами маленьких тростинок, и он смотрит на Карлоса достаточно долго, прежде чем машинально дополнить его:
-Уаджет считалась покровительницей Северной части страны.
Серый пикап несется по треснувшему асфальту с огромной скоростью, заставляя ученого вцепляться в крышу пальцами. Это один из тех пикапов уже далеко не новых моделей, которые использовались исключительно для фермерских нужд: краска поросла в рыжих ниточках ржавчины, а мотор грозился заглохнуть в любую секунду.
Но, не смотря на это, Фокс жмет педаль до отказа, и глаза его расширены как у испуганного животного. Карлосу неудобно держаться за проржавевшую крышу, и его пальцы немеют от холода и напряжения – он соскальзывает, опускается на корточки и встряхивает головой.
Дрожь пробирает тело и становится почти невыносимой. Граница города едва ли мелькает на грязно-алом горизонте. И огромная, как глыба камней усталость окатывает ученого с ног до головы.
-“Око Гора”, или “Аштет” или “Всевидящее”, а также “Око исцеления” олицетворяло сокровенную мудрость и ясновидение. Согласно легенде, когда Сет убил Осириса, Гор воскресил отца, дав ему проглотить свой глаз, который Сет перед тем изрубил на части, а Тот срастил их, и оживил глаз. – Сесил засовывает в рот кусок сыра и плотно сжимает челюсти, чтобы не было слышно довольного чавканья. Карлос хмыкает куда-то в потолок и выдыхает:
- Как гласит “Книга мертвых”: “Глаз Гора награждает вечной жизнью; и он защищает меня, даже когда он закрыт”.
Он думает о том, что было не так, прежде чем все рухнуло. Город ожил, воодушевленный своими покровителями, и Карлос был вынужден бежать.
Сесил стоит достаточно далеко, чтобы видеть со стороны, как черное облако нависает над городом, подсвечивая ядовитой сиренью тянущиеся к нему щупальца огромного монстра, выползшего из городской ратуши. Эта композиция с трупным запахом и стонами проглоченных душ не вызывает у ведущего никаких эмоций.
Город никогда не был цвета окружающего его песка. Песок никогда не был цвета человеческой кожи.
Карлос вспоминает иссеченное черными линиями лицо Стивена, склонившегося над лабораторным столом в ломаной позе кузнечика, которому какой-нибудь несносный малец выломал все немногочисленные лапки. Пустые глазницы и крючковатый нос. Ученый не помнит лица своего коллеги.
Город льет реки крови, впитывает в себя остатки чьих-то тел и разумов. Сесил бредет вдоль нового полотна из сирени, грязи, капюшонов, яблок и желтых листов, исписанных кровью. Запах отвратителен. Все вокруг отвратительно.
Серый пикап все еще несется к границе города, поднимая за собой столбы едкой пыли.
Сесил подхватывает пальцами кружку с остывшим кофе и делает один медленный, шумный глоток. Этот переломный момент кажется ему бесконечно долгим, если сравнивать то, что случилось давным-давно, в разных эпохах с начала разных времен. Город на мгновение замирает и в кафетерии повисает непривычная тишина.
-Что делал на моем месте кто-то другой? – ученый выпрямляется на стуле и кладет руки на живот. Его тарелка все еще нетронута, но это и не мудрено – он никогда не любил сыр и чеснок. Тишина не пугает его ровно также как и глаза Сесила, неожиданно вспыхнувшие цветом его неизменного галстука. Карлос задается вопросом “Почему именно сирень?”, но получает на свой мысленный вопрос только гул из чужих голосов старых воспоминаний на задворках сознания.
-Я расскажу тебе одну историю, о которой ты не знаешь. – третий глаз раскрывается нарочито медленно, и Сесил склоняется к ученому ближе, ссутулив широкие плечи, - О которой ты не захочешь слышать.
Замок из стекла, возведенный в не существовании. Крохотная прозрачная корочка из света, сквозь веретено паутинных нитей бесконечности. Вода, льющаяся с небес водопадом, и черная желчь, плещущаяся под ногами.
Карлос прикасается пальцами к прозрачной поверхности и резко отдергивает руку, когда всплеск волны окатывает все окружающее пространство. Он - это маленький камешек, брошенный в воду. Вода капает сверху вниз и снизу вверх, оседает в линию и расходится в стороны по стеклянным поверхностям, перебираясь на соседние плиты. Ноги неприятно жжет – желчь пропитала ботинки. Блики яркого огня заставляют жмуриться, не позволяя разглядеть и половины того, что находится вне понимания. Вне времени, вне пространства, вне существования.
Сесил ходит поодаль – ученый ощущает это шестым чувством попавшего на чужую территорию животного. Он ощущает это, так как не может слышать, не может видеть и не может осязать. Его ладони и ступни жжет, а звуки сводятся к бесконечной капели, больше похожей на инквизиционную пытку древности.
Ученый делает резкое движение вперед, заставляя Сесила испуганно вздрогнуть, прежде чем руки Карлоса накрывают его плечи. Взгляд глаза в глаза, если это вообще возможно с таким явным превосходством со стороны ведущего, заставляет напрячься не только его, но и всё пространство вокруг них. Кто-то готов поклясться, что сыр на тарелке Карлоса вот-вот завопит от ужаса и выскочит прочь. Невозможного в этом городе просто нет.
Они смотрят друг на друга безумно долго, прежде чем Карлос склоняется еще ниже, удерживая Сесила за плечи, и касается губами его лба, заставляя третий глаз испуганно моргнуть, но ученый просто целует пространство вокруг глаза и губы его кажутся совсем незнакомыми.
Потрясение, застывшее в глубине древней души невозможно передать. Карлос часто целует ведущего в лоб, но вот это – что-то настолько новое, интимное и невероятное, что лицо Сесила искажается и он обессилено обмякает в чужих руках.
Карлосу кажется, будто он ходит по потолку, стенам и полу одновременно, свободный во вращении и перемещении. Время от времени на его щеки попадает вода. Капли рассыпаются осколками стекла под ноги и впиваются в колени. Ученый теряет равновесие и вскрикивает от боли, пятится назад и начинает медленно падать, заваливаясь на спину. Сесил наблюдает за ним из-под приоткрытых век где-то сбоку – теперь Карлос видит его темную, как смоль фигуру на фоне удушающей белизны.
-Здесь нет ничего, кроме тьмы и безумия.
Карлос застывает на месте, так и не способный куда-либо упасть, и поднимает голову вверх, наблюдая за тем, как струйка воды вливается в маленькую лужицу прямо над его головой. Стекло пронизывает точно такие же стекла.
-Ты невозможен…ты просто невозможен. – Сессил закрывает глаза, утыкается носом в чужую шею и Карлос выдыхает горячий воздух на его макушку, медленно поворачивая голову в сторону. Пространство совсем рядом непроглядно черное, где еще секунду назад были люди – выписанные безумными художниками полотна теней. Рваные края и острые линии, изучаемые в процессе знакомства с живыми шизофрениками. Ученому не страшно, ведь он уже это когда-то видел, пусть и на рисунках.
Сесил всхлипывает, обессилено жмется к ученому, слушая, как быстро бьется его сердце.
-Уезжай. Уходи отсюда, я прошу тебя.
Стол между ними уже давно исчез, точно так же как и стулья, что делает их объятия еще более крепкими и отчаянными – Сессил тянется к чужим губам, целует и выдыхает едва слышно, но уже совсем чужим голосом “Беги”.
Город покрыт одной огромной тенью. Карлос спрыгивает с кузова налету и скатывается в светлый песок под громкий хруст сломанной кости. Халат вымазан в крови, волосы слиплись комками и он яростно трясет головой, поднимаясь на ноги. Одна рука висит ненужным грузом, являясь источником только бесконечной боли и страданий. Стекло очков бледно-алое и осколки впиваются в щеку и нос.
Сессил вздрагивает, замечая на грязном горизонте фигуру, ступающую через поляну из жижи смешанной крови и прогнившей плоти.
-И любви. – Карлос усилием воли выпрямляется и кладет ладонь на прозрачную поверхность одной из стен. Струйки воды рассекаются пальцами, вызывая приступ жгучей боли, но ученый мягко улыбается.
-Это твоя клетка. Но ничего, Сессил. Теперь ты не один в этом замке из стекла.
Автор: Raihan Edwards (ficbook.net/authors/Raihan)
Фэндом: Welcome to Night Vale
Персонажи: Карлос/Сесил, жители Найт Вейла
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Ангст, Драма, Психология, Философия, AU
Предупреждения: OOC, Насилие
Размер: Мини, 20 страниц
Статус: закончен
читать дальшеЯблоко
Мир похож на яблоко. Зелено-красное, плотное, в которое можно вцепиться зубами со всей силы, но так и не откусить куска. Но даже в попытках есть свой смысл - при укусе выпускается драгоценный, холодный сок. Можно не увидеть саму мякоть, но знать, что она белоснежная, как первый снег, только почувствовав, как в глотку течет цена вашей попытки.
Карлос чувствует вкус задолго до того как надкусывает яблоко.
Мертвая мать - сок со вкусом меди. Приемные родители - запах старых книг и сладких духов.
Намного позже, после окончания университета, Карлос говорит себе и другим, что невозможно создать образ мира из двух противоречивых составляющих.
"Яблоко не может пахнуть как пыль и сладость, а на вкус быть как кровь!" - он правда так думает, а потом оказывается в городе, который делает из его яблока нечто совсем непохожее.
Внешне Найт Вейл является обычным, небольшим городом, каких великое множество в этом Штате. Они похожи друг на друга даже зданиями - навевая воспоминания о старых вестернах семидесятых годов. Песок забивается под воротник рубашки и в ботинки. Карлос старается не открывать окна, пока они едут по старой, иссеченной шрамами дороге. Он так же старается не думать о том, что оставляет позади себя. Университет, в котором преподает, пустующую квартиру с тонкой полоской пыли на стекле, престарелых приемных родителей, о которых позаботиться младшая сестра. Друзей, знакомых, коллег. Он не знает, зачем едет в Найт Вейл, но точно знает, что то, что осталось позади - лучше лишний раз не тревожить.
-Я вообще не уверен, стоило ли сюда приезжать. - ученый шумно выдыхает и наконец останавливает машину. Лаборант Стефан, сидящий на пассажирском сиденье, только пожимает плечами. Его все устраивает: маленький странный и таинственный городок в пустыне был куда лучше, чем тот, откуда он бежал, сломя голову. Когда его стерва жена забрала детей и попыталась отсудить половину имущества, мужчина готов был уехать на Аляску и всю оставшуюся жизнь провести в ледяных пещерах, питаясь подвернувшимися под руку пингвинами. Только вот пингвины на Аляске, увы, были таким же редким явлением как снег в пустыне.
Карлос высовывается из открытого окна машины, рассматривая старую табличку на ближайшем доме, с едва различимым адресом. Трех этажное здание из темно-красного кирпича выглядело непримечательно, даже заброшенно.
-Кажется это здесь. Будем ждать ребят?
-Не думаю, что они будут сильно расстроены, если мы посмотрим все сами. - Стефан делает жест неопределенности и выходит из машины. Карлос молчит и следует за ним.
Свет нещадно палящего солнца скользит по смуглой коже лица, пропускает сквозь тонкое веретено прядь чуть вьющихся темных волос, подсеребрив седину на висках, и зарывается в макушку ученого. Мужчина вдыхает полной грудью.
Добро Пожаловать в Найт Вейл.
Подвал, что он и его группа в белых халатах арендовали под лабораторию, оказался даже куда более живописным, чем съемные квартиры в том же доме, но двумя этажами выше.
Отличительной чертой подвала были тараканы, гнездовавшиеся в нем десятилетиями. С квартирами было как-то проще, но они не вызывали должного доверия. Все это было незначительно и абсолютно не важно, по сравнению с тем, что предстояло увидеть, услышать и познать в будущем.
Первый тревожный звоночек прозвенел, пожалуй, как только ученые увидели арендодателя, больше похожего на живой труп, чем на обычного, а главное дееспособного человека. Карлос видел таких только тогда, когда еще учился в медицинском, и как правило "зомби" были исключительно будущими патологоанатомами, отрабатывающими свою участь в университетской анатомке. Общие признаки приема огромного количества психотропных веществ в купе с бесконечной бессонницей и постоянным желанием расчленять людей были на лицо: огромный рост, почти полное отсутствие жирового слоя под кожей, от чего были видны абсолютно все вены, бледность, граничащая с меловым оттенком, и такая же нездоровая улыбка. Будучи зеленым, как лист молодой капусты студентом, Карлос всегда обходил таких индивидов стороной по двум причинам:
Во-первых, он всегда хотел быть биохимиком.
Во-вторых, участь подобных существ не прельщала почти никого.
Стефан, больше просвещенный в сфере компьютерных игр, чем по части учебы, упрямо сравнивал в своей голове представшее перед ним "существо" с одной из так называемых рас небезызвестной игры "Fallout". Мертвяк, ходячий, гуль, труп - так окрестил лаборант их общего нового знакомого.
Данный индивид, которого звали Эдвардом, говорил очень медленно. Его язык время от времени показывался из-за желтых, но на удивление ровных зубов, и лежал почти неподвижный, поэтому звуки получались очень... специфическими. Взгляд то блуждал куда-то на стену, то останавливался в пустом промежутке между Стефаном и Карлосом. Когда Эдварду нужно было жестикулировать он поднимал длинные, как у богомола руки, и прежде чем сделать необходимое движение, держал их вытянутыми на весу, словно бы ждал какого-то приказа сделать движение. Зрелище, в целом, было не из приятных.
Уилсон и Фокс, оставшиеся члены команды, которые подъехали на небольшом грузовичке с опозданием в двадцать минут, выдержали стонущее "Добро пожаловать" куда менее храбро, чем Стефан и Карлос.
Убрать подвал не составило особого труда - тараканы, завидев неизвестную деятельность, слишком высоко оценили свою живучесть и не предприняли никаких попыток отбиться от неприятеля, вследствие чего Карлос лично нашел гнезда, вытравил их, и забрал пару образцов особо жирных экземпляров в качестве живого материала на случай какого-нибудь занимательного эксперимента. По правде говоря, он лучше бы работал с крысами, но таковых здесь, по каким-то причинам, не наблюдалось. Имена у новых подопытных были специфические: Клейстер №1 и Клейстер №2.
Полный комплект оборудования удалось поставить уже ближе к обеду, и все ученые, за исключением их официального главаря, ушли обедать в пиццерию Большого Рико.
Карлос, ведомый скорее чувством необходимости, чем её как таковой, собрал городской совет. Он плохо помнил, что было на собрании. Запах кукурузных кексов, странный стакан кефира на трибуне, женщина в порванной юбке и с ужасным беспорядком на голове. Четко он помнил только, как очень красиво, правдоподобно врал:
-Вы, безусловно, самое интересное, с научной точки зрения, сообщество в Соединенных Штатах. И я, если быть честным, приехал сюда узнать, что вообще здесь творится.
Лучшей попытки представить, что сок на самом деле не имеет вкуса крови, а запах не напоминает о старых книгах и сладких духах, и не придумаешь.
Прежде чем отправиться на изучение дома, которого на самом деле нет, сейсмической активности, которую никто не чувствует, и задаваться вопросом, почему солнце садится намного позже положенного, Карлос слышит голос. Слышит комментарий, обращение, восторженные похвалы в свою сторону. И лишь усмехается уголками губ, собирает в сумку инструменты, ловит смешки своих напарников и поднимается по лестнице, оставив голос звучать в динамиках старого радиоприемника
читать дальше Сирень и комья грязи
Карлос долго смотрит на свое отражение в зеркале, прослеживая за тем, как скатываются со лба на нос и щеки капли воды. Яблоко стремительно делится на два. Остается только сирень и комья грязи. Сирень невозможно описать иначе, на вкус она горькая как лекарство, а на запах сладкая, как сахар. Грязь пахнет сыростью и пылью, а на вкус отдает медью.
Разрушение собственного мира на нечто неведомое, невозможное и абсурдное дается Карлосу болезненно. Он умывает лицо еще раз, чистит зубы и откладывает в сторону электробритву. В отражении на него смотрит ученый, который с трудом может поверить собственным глазам. Факты теряют свою материальную ценность, просвечиваются, как тонкая рисовая бумага и стремительно тонут где-то глубоко на дне реки из песка, на набережной Найт Вейла. Карлос старается не считать себя сумасшедшим. Каждое утро, он умывается, чистит зубы, откладывает в сторону электробритву и на минуту закрывает глаза, склонив голову. Он пытается поверить в то, во что по определению поверить невозможно.
Сирень имеет цвет уходящего за горизонт несуществующих гор солнца. Грязь похожа на безграничное ночное небо, иссеченное таинственными огнями.
Карлос выбирает рубашку дольше обычного – сегодня он встречается с Сесилом, чтобы выпить кофе и поговорить о некоторых, понятных только жителю города, вещах. Ученый разглаживает складки на темно-зеленой клетчатой рубашке и не думает о том, почему он выбрал именно радиоведущего из нескольких сотен других горожан. Его подсознание знает почему, но осознанно думать об этом совсем не хочется.
Утренний воздух Найт Вейла пахнет как все те же комья грязи – сыростью и пылью. Улицы высечены из камня, дома сбиты из дерева, а люди словно бы сделаны из угля. Карлос время от времени оборачивается, продолжая свой путь, и закрывает глаза. Картинка возвращается в нормальное состояние, и он облегченно выдыхает. Такие видения просто следствия бесконечной череды невозможного. Ученый торопливо шагает в сторону кафетерия, больше не оглядываясь по сторонам. Через прозрачные стекла заведения трудно не заметить знакомую спину: Сесил сидит за столом, немного склонившись вперед, и тычет пальцем в меню. На нем белая рубашка, черные брюки, жилет им в тон, и сирень цвета галстука. Галстук, который пахнет сладким сахаром.
-Привет. – Карлос садится напротив и приветливо улыбается. Сесил одаривает его улыбкой в ответ, и в свете утреннего солнца кажется Карлосу невозможно счастливым. Они оба заказывают по чашке кофе.
Разговор может идти о чем угодно, только не о деле, которого нет. Карлос долго пытается подобрать слова, которых нет, чтобы объяснить то, чего нет, чтобы понять то, что понять невозможно. Сесил время от времени смеётся, добродушно улыбается и отвечает загадками, от которых по коже ученого бегут мурашки. Он видит в глазах собеседника странный блеск, отражающийся от галстука. Сирень.
У Сесила острые черты лица, тонкие бледные губы, высокий лоб. Волосы выцветшие, но выглядит он ровесником ученого. Карлосу тридцать восемь, Сесилу, как он сам говорит, тридцать пять.
-Со временем ты сам все поймешь. То, что ты можешь считать невозможным, имеет место быть, даже если ты этого не хочешь. – произносит Сесил и делает глоток кофе. Он смущен, и Карлос смущается в ответ, обхватывает кружку ладонями и смотрит в неё, на едва тронутый кофе. Глупая улыбка трогает его губы. Он все еще верит в то, что невозможно создать образ мира из противоречивых составляющих, а у них разный кофе, в разных кружках. У Сесила “Американо” в большой кружке, с пышной белой пеной. У Карлоса холодный “экспрессо” со льдом. Радиоведущий пьет напиток охотно, но неторопливо, а ученый едва ли может заставить себя выпить хотя бы половину.
Утро сменяет поздний вечер, стремительно или нет, Карлос не замечает, он смотрит только на часы. Ученый долго думает о том, что ему стоит тщательнее изучить теорию Шредингера.
Он смотрит на разобранные часы, которых на самом деле нет, детали которых находятся где-то вне понимания, и могут рассыпаться, стоит к ним только прикоснуться.
Сесил завершает эфир и выходит из здания радиостанции, зябко кутаясь в пальто. Карлос открывает перед ним дверь, слышит в ответ веселое “спасибо” и сам улыбается тому, чего сам не понимает. Они едут по темным улицам медленно, и Карлос имеет возможность рассмотреть фигуры в капюшонах как можно тщательнее. Хотя он все равно не видит ничего, кроме фигуры и капюшона. Сами собой забываются часы, которых на самом деле нет, и Карлос время от времени поглядывает на Сесила, прислонившегося щекой к запотевшему от контраста температур, стеклу.
Они фактически не выезжают из города, но останавливаются на пустынной поляне с одиноко стоящим засохшим деревом. Карлос выключает фары и выбирается из машины, чтобы тут же запрокинуть голову вверх. Сесил следует за ним неохотно, садится на капот машины боком и так же поднимает взгляд вверх, но для него россыпь невозможных звезд не столь необычна и невероятна. Карлос же видит такое огромное, такое прекрасное, такое странное небо, впервые. Без внимания не остаются и таинственные мерцающие огни.
-Почему ты приехал сюда? – Сесил кутается в пальто сильнее и поднимает воротник, тяжело выдыхая, и от губ его клубится пар. Карлос недоуменно оглядывается на него и видит в глазах знакомый блеск живой сирени.
-Чтобы изучать этот город. – он пожимает плечами и смотрит на часы. Секундная стрелка движется в привычном направлении, и часы показывают ровно одиннадцать часов вечера.
Он приехал сюда, чтобы изучать этот город. Изучать ли?
Вопрос застревает в горле, слова томятся на языке, но Карлос встряхивает головой, все так же глядя на свою руку с часами. Он расстегивает ремешок, снимает их с запястья и поворачивается к Сесилу.
Радиоведущий недоуменно смотрит на протянутую вещь.
Ученый долго бьется над проблемой часов, но, в конце концов, замечает, что его собственные часы, на его руке, существуют.
Карлос дарит Сесилу часы, которые существуют в мире, где они не существуют.
читать дальше Рассеченное дерево
Карлос возвращается на поляну снова и снова, наблюдая за тем, как одинокий страж стремительно ползет в разные стороны, оставляя после себя две неравномерные половины. Рассеченное надвое дерево, ветви которого разрастаются с пугающей скоростью. Мертвое и сухое дерево.
Ученый касается пальцами снежной коры и ведет по причудливому узору. С каждым прикосновением пробуждаются какие-то старые, давно ушедшие в глубину подсознания, воспоминания: такие деревья он видел лишь однажды, будучи маленьким мальчиком на берегу древнего, как мир, океана. Ствол древа, прибитый к берегу волнами был таким же гладким и таким же белым, как чьи-то огромные кости. Такие кости он мог видеть в доисторическом музее, в скелетах древних чудовищ. Но кости тех чудовищ, что жили на земле, всегда были только там. Это было что-то огромное, огромное и в то же время оно жило в воде.
На одной из очередных вечерних встреч Карлос решает рассказать Сесилу о своих детских страхах. Разговор не подразумевал эту тему, ни в коей мере, просто они пили абсолютно разный кофе и пытались доказать друг другу абсолютно разные вещи.
-Так всегда было, Карлос. – Сесил посмеивается в своей привычной, но невероятно светлой манере, заставляя ученого улыбаться в ответ.
-Даже когда ты был мальчишкой? Даже тогда все было именно так?
-Я не помню, но я знаю, что так оно было всегда. – сколько бы Карлос не пытался вести свою игру в разговоре с Сесилом, радиоведущий всегда переигрывал его, отвечая так, что нельзя было подобраться и к слову. Время от времени это походило на ограничение информационного потока, даже не смотря на доверительные отношения.
-А вот когда я был маленьким, все было совсем не так, каким является сейчас. Даже я изменился! – Карлос говорит с завидным энтузиазмом и Сесил смотрит на него удивленно.
История Карлоса несет в себе оттенки темно-синего и бледно-серого, каким было бы небо, если бы на улице собирался пойти снег. Он говорит, что в детстве боялся заходить в море, потому что был уверен в существовании Лиоплевродона, который мог в любую секунду выплыть из темно-синей черноты и проглотить его:
Это был ранний юрский период и девственные моря планеты Земля, в которых обитали огромные по современным меркам чудовища. Лидсихтис – величественная, гигантская костная рыба того периода, размером с современного кита, была частой добычей хищных гигантов, и чаще всего именно Лиоплевродона. Карлосу не трудно было представить и описать ужас своего детства - это было существо, по современным меркам размером с самого крупного кашалота, и являлось самым огромным хищником из всех, что обитали на Земле. Это была машина для убийства с зубами с диаметром в девять сантиметров и в длину до сорока, торчащие, словно колья из огромной вытянутой морды на короткой шее. И Карлос, маленький Карлос, каждый раз заходящий в воду и теряющий свой взгляд в темно-синей бездне, уже видел эту огромную пасть, спешащую открыться навстречу легкой добыче.
Радиоведущий долго смотрел на ученого заинтересованным взглядом, а потом произнес что-то вроде: “Ты боишься чудовища с озера Лох-Несс? Все боятся Лох-Несского чудовища!”.
А гладкое дерево пахло сладостью, пылью и затхлостью. И звездное небо было идеальным сопровождающим в бесконечной дороге по пустыне, далеко за пределы разума и возможного.
Со временем Карлос стал очень любопытным, очень трепетным по отношению к странностям Найт Вейла. Он не верил, не чувствовал, он просто пытался перевести стрелки часов в другое положение, тем самым получив нечто иное, чем окружающая его действительность.
Стефан, Уилсон и Фокс были одними из первых, кого коснулись стрелки часов.
Стефан, сбежавший от своей прошлой жизни, нашел в Найт Вейле отражение её же, погрузившись в глубокую бездну хаотичного пространства. Карлос почти не видел его, хотя лаборант, по обыкновению, пропадал в лаборатории. Уилсон и Фокс всегда были плечом к плечу, даже когда случалось действительно что-то ужасное, но сейчас Карлос видел их поодиночке, сделанными из пепла и странности, с привкусом горьких семян.
Все разлеталось в разные стороны, раздваивалось и срасталось вновь, стоило Карлосу подумать о том, что он снова делает все не так. В конце концов, ученый ставит эксперимент, снимающий любые ограничения. Он перестает понимать грани, графики и считать числа после того, как целует Сесила в машине.
Губы у радиоведущего тонкие, сухие и потрескавшиеся. Они не сладкие, не кислые, не горькие и не соленные. Карлосу приятно целовать Сесила.
Он влюбляется.
Ученый больше не приезжает к дереву. Оно не кажется ему неправильным, не кажется странным. Это не дерево вовсе, это кость гигантского монстра. Не страх, а чувство ожидания. Не симпатия, но, возможно, привязанность. Не любовь, но нечто большее.
читать дальше Фигура и капюшон
Сесил не раз примерял на себя черный балахон, являющийся атрибутом стражей Найт Вейла. Иначе их не назовешь, ведь они были здесь всегда. С самого основания. И Болдуин тоже всегда был их частью, как если быть частью огромной волчьей стаи.
-Доброй ночи, Найт Вейл. Доброй ночи.
Радиоведущий поднимается с кресла и уходит в другую часть студии. В радио эфире треск динамиков и мертвенная тишина. В мужском туалете всплеск воды. Студия заполняется запахами дыма и гнилых яблок, когда мужчина покидает её, запахнувшись в темно-серое пальто. Он не любит этот запах, он помнит его слишком хорошо с самого начала времен.
Ночной воздух пробивается в легкие и едва ли не оставляет за собой тонкий слой льда. Ночи в пустыне не бывают другими, ведь это единственное постоянство Найт Вейла во всей его красе. Сесил торопливо ступает по тротуару, закутавшись в пальто, а песок забивается в карманы, ботинки, и ветер осыпает крохотными песчинками лицо. Чтобы отвлечься от покалывания на коже, ведущий думает о том, о чем думать не стоит.
О городе.
С самого основания Найт Вейла, Совет всегда недоволен всем, что его окружает - скотом, пищей, материей, событиями и условностями, за счет которых не могут работать их собственные законы. “Даже для древнейших чудовищ, они совершенно отвратительны” – говорит себе Сесил раз за разом, натыкаясь взглядом на молчаливые фигуры своих собратьев. Глаза горят красными всполохами неоновых вывесок, а костлявые руки сочатся черной слизью, пачкая бордюр. Иногда мужчина не понимает, что его связывает со всем этим.
Но он часть всего.
Сесил помнит явление города как чего-то нового, помнит разорванные собачьи пасти и побелевшие глаза людей. Он помнит трижды горящие дома - он прикасался к огню, и комментировал происходящее, распевая странные стихотворные формы на всю главную улицу. И он был доволен. Изначально доволен тем, что его окружало, и чем он мог питаться. Древний бог должен знать меру, так же как и цену.
Трудно вспоминать звуки прошедших времен, но запахи всегда оставались неизменны. Крики и стоны, рычание и шипение – что может быть бесполезнее в воспоминаниях? А запахи были уникальным явлением. От свежеиспеченных булочек из пшеницы, до разлагающихся тел, чьи трупы подбирали собаки. Сейчас запахи были иными, и с каждым прожитым днем становились для ведущего все более отвратительными.
Темный переулок перед самым домом встретил его озлобленным шипением и живыми тенями, которые, не смотря на поднявшиеся всплески все той же черной, смолянистой слизи, пропустили его, даже не испачкав пальто. Сесил не в первый раз был рад этому.
- Чем дольше город тонет в погрешностях, голодном скрежетании чужих желудков и смолотых в муку людских костях, тем больше он источает зловония. – Сесил произносит это очень мрачно в присутствии Карлоса, и понимает, что выпалил что-то не то только после мучительно долгих секунд занавесочного сознания. Ученый сжимает его руку в своей, обеспокоенно сведя брови к переносице, и ведущий смеётся, считая, что это разрядит обстановку.
С Карлосом он говорит слишком много лишнего, даже не замечая этого, и все чаще смотрит куда-то сквозь все, понимая, что город уже не главная его проблема. Ведь в городе, на самом деле, как он говорит Карлосу, ничего не меняется.
Капюшон. Что для вас значит капюшон? Были ли вы когда-нибудь капюшоном? Были ли у вас отношения с капюшоном? Тушили ли вы в капюшоне мясо?
Сесил скрипит зубами, закрывает дверь на защелку и медленно сползает вниз на пол. Тени разговаривают с ним посторонним шумом, всполохами радиопомех, и Болдуин отмахивается от них, словно от надоедливых домашних питомцев. Он всегда был стражем этого города, не молчаливым и неизменным, а голосом. Голосом, за который цеплялся каждый чужак, руша свой собственный мир. Страж значит защитник, капюшон значит тайна.
Тайный защитник, которому сверху приказано наблюдать за чужаками, привязывать к себе и топить в несуществующем озере из дегтя и пыли в самом центре города. До этого момента. До этого чертового момента, когда чужака топить нельзя. Нельзя, потому что это противоречит желаниям голоса.
Сесил не помнит, сколько чужаков оказалось в его руках, и скольких он без труда лишил самого существования, наблюдая за тем, как их плоть обращается в кости. Он помнит запахи. Это были женщины, это были мужчины, это были прекрасные игрушки, прекрасные актеры, ужасные люди и прекрасные в своей ужасной красоте и невежестве. Они всегда лезли своими длинными пальцами не туда, куда стоило бы. Они всегда не вписывались в город, они всегда были не настолько сумасшедшими, насколько нужно было. Они всегда сопротивлялись. Поэтому из них можно было сделать прекрасное блюдо и подать к столу с очередной порцией зеленой, как помои, крови.
Сесил помнит запахи, но не помнит лица. У кого-то была брошка на рукаве серой рубашки в линейку, в виде голубя. У этого человека, у этого мужчины, были очень жесткие руки. Он был очень талантлив на комплименты, но у него всегда были очень жесткие руки.
У одной из женщин были приторно сладкие духи, как у приемной матери Карлоса. Она совершенно не умела идти на компромисс, Болдуин мог часами ругаться с ней на абсолютно пустом месте.
Они были невыносимы в своём невежестве. Карлос был совсем другим.
Радиоведущий прикрыл глаза, судорожно втянув носом воздух. У Карлоса были красивые волосы, и в нем все было идеально. А пахло от него лавандой. Сесил со смехом вспоминает предположение старушки Джози “лавандовая жвачка”, но нет, так пах шампунь Карлоса, которым он мыл свои прекрасные волосы.
Карлосу было целых тридцать восемь лет. И он был прекрасен. У него очень осторожные руки, и постоянно, не зависимо от погоды – невыносимо холодные. Он часто смущается, краснеет как подросток и утыкается взглядом куда-то вниз. У него очень высокий голос для мужчины его возраста.
Сесил изучает его пристально, как любого чужака, общается охотно, говорит о нем в эфирах с пугающей регулярностью, а потом понимает, что все куда глубже, чем фигура и капюшон. Он забывает о том, в чем смысл его существования на какие-то крохотные секунды, а Карлос целует его. Целует быстро, нежно и трепетно, а в груди у ведущего рвется множество нитей. Сесил едва успевает обхватить их деревенеющими пальцами. Он предостерегает себя от ошибок, которые никогда не совершал. Он не спешит с выводами и закрепляет нити обратно, но сердце его стучит бешено и он не уверен в том, что все делает правильно.
Он одевает капюшон. На какие-то пару дней становится лишь фигурой и голосом, ничем больше. Фигура и капюшон. Но даже тогда Карлос ловит его в свои руки, словно бы ничего не изменилось. А ведь и правда, ничего не изменилось.
Куда вы смотрите, когда перед вами возникает фигура? На капюшон. Зачем фигуре капюшон? Чтобы скрываться. Зачем вы снимаете с неё капюшон? Чтобы поцеловать.
читать дальше Линованный лист
У древних Богов, даже несмотря их тяжелую, как все горы мира суть, есть свои слабости. Не нужно ходить далеко – посмотрите на Богов древней Греции. Сам Зевс был настолько жалок в своих слабостях к похоти и разврату, что платился за это множественными проблемами, рождающимися на свет снова и снова. Кто знает, что было бы, если бы этот могучий, но совершенно неподвластный контролю своих желаний, Бог, смог хотя бы немного сдерживаться. Может быть, Земля была бы совсем другой, в этом, новом мире.
Зачем Богу слабости?
Сесил комкает в ладони желтый линованный лист и едва ли не срывается со стула. В висках пульсируют потоки крови, а радио эфир полон треска динамиков. Впервые за очень долгое время, почти длинною в вечность, в нем стоит такая мертвенная тишина. Мужчина сглатывает, тяжело и медленно, и наконец, сипит в микрофон:
-А теперь…прогноз погоды.
Палец ложится на выключатель и красный светодиод мгновенно гаснет. У Сесила подкашиваются ноги, но он опирается на стол ладонями и поднимается с кресла. Ему абсолютно плевать, что вместо привычной для города музыки в эфире громкая, неизвестная тишина. В голове скрипят чьи-то, уже привычные, но такие надоедливые голоса, поющие все теми же радиочастотными помехами. Сложно описать ощущение, пробирающееся от сердца вверх к горлу. Ведущий не сразу понимает, что в кармане звонит телефон, но он машинально берет трубку. Голос на том конце кажется ему до боли знакомым.
-Сесил? Сесил, все в порядке? Сесил? Ты слышишь меня?
Год. Целый год прошел. Карлос здесь уже целый год.
-А…да, да. Все хорошо. Я просто…
-Давай я приеду. Сесил, ты меня слышишь? Я сейчас приеду.
Никто не задерживался так долго. Никто не был настолько идеальным в своем существовании, никто не был настолько безумен в своих изысканиях. Никто так не был частью города, как Карлос. Никогда. За всю вечность.
-Что? Нет! Нет, ты дома? Я сам приеду. Я сам!
Они сидят в том же кафетерии, что и всегда, и пьют все тот же, совершенно разный кофе, но говорят о абсолютно одинаковых вещах. О целом.
-Знаешь, а ты был прав. – Карлос смотрит на Сесила с довольной улыбкой, а ведущий едва ли не захлебывается собственным кофе, откашливаясь. Эта фраза его пугает.
-Кх-кх, кхм. В чем же, Карлос?- ведущий пытается выглядеть только озадаченным, но по коже ползут мурашки от страха, что что-то идет не так. Сесил напрягается всем телом, как если бы готовился к прыжку.
-Во всем, я думаю. Из двух противоречивых составляющих можно создать что-то целое.
Сесил щурится. Это не то, что он ожидал, ровным счетом, так же как и то, чего ожидать нельзя было в принципе.
-И как же ты пришел к этому выводу?
-Я полюбил тебя.
Гудки ударяют по ушам, и ведущий вылетает из студии так, словно бы никогда не хотел находиться там. Он не скрывает от себя, что время от времени действительно не хотел, но это ощущение, оглушающее, как если бы на голову вылили ведро ледяной воды, сбивает его с толку окончательно. Он мчится до дома Карлоса бегом, забывая про то, что у него есть машина, что дом, где живет Карлос, далеко не близко от станции, что его молчаливые братья будут следить за ним, и потянут вслед руки. Он бежит, а мысли его стопорятся в студии, у стола. Он все еще сжимает лист линованной желтой бумаги в ладони, и его бледная кожа окрашивается в кровь, размазывая надпись:
“Убей его”
По стенам и мебели в студии плывут плотные тени, сверкая тысячами ярких глаз, а за квадратом стекла в двери всегда закрытого кабинета, проплывают фигуры, которые пахнут как кровавые куски освежеванных трупов. Они шевелятся, отращивают крохотные ноги и распространяются по стенам, проползая под ними.
Сесил несется напрямик, мимо городской ратуши и библиотек, чтобы свернуть вниз. Перед глазами только тени и здания, рассыпающиеся темным пеплом. Ведущий помнит, как это бывает, помнит, как это было.
Карлос встречает его на пороге и буквально ловит в свои руки, взмокшего, загнанного и трясущегося. Ведущий торопливо объясняет скорее себе, чем ученому, что просто накрылось оборудование, что ничего серьёзного не произошло, что мгновенно осипший голос и растерянность от неожиданности. Ведь никогда такого не случалось. Он только забывает объяснить, почему бежал несколько кварталов среди ночи, по дороге, усыпанной пеплом.
Он устал врать. Но он врет. Снова. И снова.
А ученый верит ему. По-своему.
Карлос обнимает Сесила, целует в лоб, отводя мокрую челку, и Болдуин закрывает глаза, уткнувшись носом куда-то под подбородок. И дрожь постепенно проходит, ведь он дышит им, как не дышал никем, и никогда.
Боги не помнят о смерти. Они знают, что человеческая жизнь полна множества единственных мгновений.
Лишь один раз повзрослеть.
Лишь один раз закончить школу.
Лишь один раз по-настоящему влюбиться.
Лишь один раз почувствовать, как дыхание конца опаляет затылок.
-Я думаю, тебе стоит принять душ. – Карлос водит носом по макушке ведущего, вплетая пальцы в его волосы, заставляя Сесила испытать одно единственное чувство на миллион жизней: пронизывающую пространство до ментальных мурашек нежность.
Нежность, которая пахнет лавандой и какими-то препаратами, которые Карлос время от времени синтезирует в своей лаборатории вместе со Стефаном, Уилсоном и Фоксом. Нежность, которая на вкус не что иное, как медь. Спелое, сочное, красное яблоко.
Ведущий тянет ученого за собой, когда тот норовит уйти, оставив Сесила в ванной одного. Тянет и прижимается к нему снова и снова, ищет губами шею, щеки и острую линию челюсти.
Уже достаточно долгое время Сесил почти не говорит о Карлосе в эфирах. Наблюдает за ним, не смыкая глаз, но старается обрывать себя на любом слове, когда дело доходит до ученого. Карлос, как и все лезет в самое пекло, но Сесил не хочет говорить об этом. Он не хочет даже упоминать об этом.
Они меняют направление своего движения вместе, как если бы были сплетены разумом – падают на кровать в спальне, наплевав на то, что хотели заняться совсем другим.
Желтый, линованный лист, испачканный кровью. Сесил все еще видит его перед глазами, даже когда Карлос целует его снова, снова и снова. Закрывает собой от всего, что можно было бы придумать в собственной голове. А кто же тогда закроет ученого? От теней, нависших над ним с раскрытыми в предвкушении добычи, ртами?
Боги не должны иметь слабостей.
Сесил шипит куда-то вверх и кусает Карлоса за ухо. Глаза его на мгновение вспыхивают сиренью и тени расступаются, забиваясь в углы.
Не сейчас.
Как бы того не хотел весь город, весь мир, вся вселенная, небеса, зеркала и собственные мысли. Не. Сейчас.
Болезненное возбуждение охватывает тело: в брюках тесно, в голове ужасно шумно от радиопомех, а за окном сгущается ненормальная, густая темнота. Вот так вот, наверное, все и закончится. Страж не может идти поперек всего города, который должен защищать. Голос не может противиться собственной сути существования. Но он не понимает, почему. Почему, спустя такое количество времени? Почему именно сейчас?
Мысли в голове рассыпаются как песок. Сесил стаскивает с Карлоса рубашку и прикасается к нему как в первый раз, обводя подушечками пальцев старые и новые шрамы. Один он целует губами – на груди, опасно близко к сердцу, след от попавшей в ученого маленькой ракеты. Шрам еще совсем свежий, как и воспоминания о том обычном в стенах Найт Вейла происшествии: маленькие человечки, живущие под пятой дорожкой для боулинга.
Когда тела сплетаются вместе, обнаженные и открытые, становится невыносимо больно. Сесил шипит все громче, не стонет, и сам двигается навстречу, причиняя боль не только себе, но и Карлосу, в этой агрессивной попытке напомнить о каких-то вечных целях. Как бы он не пытался, раз за разом – ничего не выходит, из глаз только катятся крупные слезы. Ученый слизывает их с бледных щек, держит Сесила, такого настойчивого в своих желаниях и такого беззащитного в отсутствии какого-либо выбора.
Разумеется, Карлос не понимает. Совсем ничего не понимает. Но ему и не нужно. Ведь он не видел тот линованный лист, подброшенный существом вне мира, из-под жуткой двери в бледно-серой студии. Ему нужно только слушать хриплое дыхание Сесила, когда тот успокаивается, позволяя физическому контакту стать мягче и намного проще, как было до того, как его облили ледяной водой с ног до головы.
Боги не должны иметь слабостей, потому что слабости делают Богов слабыми. Это логично. До зубного скрежета современного мира, правильно и бесспорно.
Когда ученый засыпает, Сесил приподнимается, глядя на него тремя глазами цвета ядовитой сирени. Он медленно моргает, вслушивается в размеренное дыхание и рассматривает умиротворенное лицо. Все, что ему нужно сделать – это сцепить руки на крепком горле, и тогда тени взметнуться вверх и не оставят ничего, кроме пустой постели.
Тени. Они уже близко: выползают из углов и подбираются к кровати, тянут руки к кромке одеяла, и Сесил мучительно долгие секунды не может решиться на одно единственное движение. Пальцы обводят проступающую синюю жилу на шее, чуть надавливают на кадык…
Болдуин направлял ученого по тому же руслу, что и всех. И все они приходили с одним и тем же – с корзиной, в центре которой находилось одинокое в своей противоречивости яблоко. Пустое пространство нельзя было заполнить водой, ведь корзина была сплетена из высушенных веточек. Её нельзя было разрушить, потому что она стояла в старом шкафу со стеклянными дверцами. Корзина не подлежала воздействию извне в принципе, потому что её суть была прозрачна и невыносима для Найт Вейла. Подбираясь к сердцевине, Сесил всегда старался не торопиться, идти по изогнутой траектории, как если бы путь лежал через пустыню, где нет дорог. И все это ради того, чтобы сделать как можно более незаметный разрез где-нибудь сбоку яблока. Сока вытечет не много, но этого будет достаточно, чтобы маленький алый шарик скатился в сторону и стал…чем-то иным. Бог, страж, ведущий, Сесил, слишком поздно понял, что от этого, нового яблока, он откусил целый кусок.
Он обводит острые линии пальцами снова и снова, и свет его глаз постепенно меркнет, веки закрываются, а кровожадные тени неохотно ползут обратно. Ведущий падает обратно на подушки, зарывается носом в прекрасные, чуть вьющиеся и невыносимо мягкие волосы.
-Знаешь, я в детстве увлекался египетской мифологией почти так же, как криптозооло́гией и химией.
С каждым новым интересным фактом из своей жизни Карлос заставляет Болдуина давиться – чем угодно, даже воздухом, попавшим в легкие именно в этот момент.
-Кх-кх! – Сесил прерывисто кашляет в кулак и шумно сглатывает, - ииии?
-Ты, своим существованием, напоминаешь мне миф об оке Гора. Уаджет, все дела.
Сессил хорошо помнит собственный смех в ответ на такую странную, по определению обычного мира, фразу. Смех громкий, заливистый, почти счастливый. И последнее слово, в глотке все того же, застревающего где-то в легких, воздуха:
-Классненько!
читать дальше Замок из стекла
Когда они говорят о чем-то одном, весь мир заворожено молчит.
-Вообще, у древних египтян были достаточно интересные представления о появлении Уаджета как такового. – Карлос складывает руки лодочкой и тут же разводит пальцы, образуя небольшую пирамидку. Сесил почти заворожено смотрит на это движение и счастливо улыбается.
-Я никогда не любил сказки о происхождении тех или иных вещей. Какая разница, кто первым изготовил хлеб, когда его едят все?
Карлос качает головой. Он думает, что Сесил немного расстроен тем, что его любимое блюдо в виде подгоревших тостов с неимоверным количеством джема теперь объявлено вне закона из-за принятого совсем недавно запрета на пшеницу.
-Ну, хорошо. Если расшифровывать древнеегипетское написание символа “Уаджет”, то получается два слова: “глаз” и “защищать”. То есть, это что-то вроде “охраняющий глаз”.
-Ты сейчас говоришь об общем значении?
На их столик ставят две тарелки, от которых веет сладкой затхлостью стручков чеснока и сыра с плесенью. Карлос сбивается с мысли, задумчиво трет переносицу, поправляя очки, и после небольшой паузы все-таки кивает.
-Да, я именно об этом и говорю.
Сесил усиленно изображает невинную влюбленность и подпирает подбородок рукой. Ему, разумеется, известны все значения этого символа, все теории его происхождения, все предания, мифы, легенды и сказки, ведь он родился из всего этого. Если это вообще можно назвать “рождением”.
Карлос хмурит брови, задумчиво хмыкает, пытаясь выудить из головы далекие воспоминания из детства: картинки из толстой тяжелой книжки с шероховатыми листами – они пахнут машинным маслом и аммиаком. В книге отсутствуют многие страницы, обрывки которых доносят до Карлоса только частицы каких-то слов. Обложка изуродована временем и чьим-то ужасным обращением, но мальчишка все равно кладет на неё ладонь, разглаживая загнутые в стороны углы. Это был март месяц, в воздухе висела прохлада, а под ногами была слякоть.
-Как “Око Ра”, Уаджет – это Богиня хранительница Ра, которая нередко представлялась в виде извергающей пламя и яд первозданной змеи. Это что-то вроде солнечного ока, сжигающего своим огнем врагов. Помню, что в основу изображения легла толи южно-египетская кобра, толи аспид.
Карлос дергает плечами, меняет положение рук и поднимает взгляд вверх, в потолок с потрескавшейся штукатуркой. Сесил накалывает вилкой несколько стручков чеснока и засовывает их в рот, медленно разжевывая. Ему нравится звук хрустящих под зубами маленьких тростинок, и он смотрит на Карлоса достаточно долго, прежде чем машинально дополнить его:
-Уаджет считалась покровительницей Северной части страны.
Серый пикап несется по треснувшему асфальту с огромной скоростью, заставляя ученого вцепляться в крышу пальцами. Это один из тех пикапов уже далеко не новых моделей, которые использовались исключительно для фермерских нужд: краска поросла в рыжих ниточках ржавчины, а мотор грозился заглохнуть в любую секунду.
Но, не смотря на это, Фокс жмет педаль до отказа, и глаза его расширены как у испуганного животного. Карлосу неудобно держаться за проржавевшую крышу, и его пальцы немеют от холода и напряжения – он соскальзывает, опускается на корточки и встряхивает головой.
Дрожь пробирает тело и становится почти невыносимой. Граница города едва ли мелькает на грязно-алом горизонте. И огромная, как глыба камней усталость окатывает ученого с ног до головы.
-“Око Гора”, или “Аштет” или “Всевидящее”, а также “Око исцеления” олицетворяло сокровенную мудрость и ясновидение. Согласно легенде, когда Сет убил Осириса, Гор воскресил отца, дав ему проглотить свой глаз, который Сет перед тем изрубил на части, а Тот срастил их, и оживил глаз. – Сесил засовывает в рот кусок сыра и плотно сжимает челюсти, чтобы не было слышно довольного чавканья. Карлос хмыкает куда-то в потолок и выдыхает:
- Как гласит “Книга мертвых”: “Глаз Гора награждает вечной жизнью; и он защищает меня, даже когда он закрыт”.
Он думает о том, что было не так, прежде чем все рухнуло. Город ожил, воодушевленный своими покровителями, и Карлос был вынужден бежать.
Сесил стоит достаточно далеко, чтобы видеть со стороны, как черное облако нависает над городом, подсвечивая ядовитой сиренью тянущиеся к нему щупальца огромного монстра, выползшего из городской ратуши. Эта композиция с трупным запахом и стонами проглоченных душ не вызывает у ведущего никаких эмоций.
Город никогда не был цвета окружающего его песка. Песок никогда не был цвета человеческой кожи.
Карлос вспоминает иссеченное черными линиями лицо Стивена, склонившегося над лабораторным столом в ломаной позе кузнечика, которому какой-нибудь несносный малец выломал все немногочисленные лапки. Пустые глазницы и крючковатый нос. Ученый не помнит лица своего коллеги.
Город льет реки крови, впитывает в себя остатки чьих-то тел и разумов. Сесил бредет вдоль нового полотна из сирени, грязи, капюшонов, яблок и желтых листов, исписанных кровью. Запах отвратителен. Все вокруг отвратительно.
Серый пикап все еще несется к границе города, поднимая за собой столбы едкой пыли.
Сесил подхватывает пальцами кружку с остывшим кофе и делает один медленный, шумный глоток. Этот переломный момент кажется ему бесконечно долгим, если сравнивать то, что случилось давным-давно, в разных эпохах с начала разных времен. Город на мгновение замирает и в кафетерии повисает непривычная тишина.
-Что делал на моем месте кто-то другой? – ученый выпрямляется на стуле и кладет руки на живот. Его тарелка все еще нетронута, но это и не мудрено – он никогда не любил сыр и чеснок. Тишина не пугает его ровно также как и глаза Сесила, неожиданно вспыхнувшие цветом его неизменного галстука. Карлос задается вопросом “Почему именно сирень?”, но получает на свой мысленный вопрос только гул из чужих голосов старых воспоминаний на задворках сознания.
-Я расскажу тебе одну историю, о которой ты не знаешь. – третий глаз раскрывается нарочито медленно, и Сесил склоняется к ученому ближе, ссутулив широкие плечи, - О которой ты не захочешь слышать.
Замок из стекла, возведенный в не существовании. Крохотная прозрачная корочка из света, сквозь веретено паутинных нитей бесконечности. Вода, льющаяся с небес водопадом, и черная желчь, плещущаяся под ногами.
Карлос прикасается пальцами к прозрачной поверхности и резко отдергивает руку, когда всплеск волны окатывает все окружающее пространство. Он - это маленький камешек, брошенный в воду. Вода капает сверху вниз и снизу вверх, оседает в линию и расходится в стороны по стеклянным поверхностям, перебираясь на соседние плиты. Ноги неприятно жжет – желчь пропитала ботинки. Блики яркого огня заставляют жмуриться, не позволяя разглядеть и половины того, что находится вне понимания. Вне времени, вне пространства, вне существования.
Сесил ходит поодаль – ученый ощущает это шестым чувством попавшего на чужую территорию животного. Он ощущает это, так как не может слышать, не может видеть и не может осязать. Его ладони и ступни жжет, а звуки сводятся к бесконечной капели, больше похожей на инквизиционную пытку древности.
Ученый делает резкое движение вперед, заставляя Сесила испуганно вздрогнуть, прежде чем руки Карлоса накрывают его плечи. Взгляд глаза в глаза, если это вообще возможно с таким явным превосходством со стороны ведущего, заставляет напрячься не только его, но и всё пространство вокруг них. Кто-то готов поклясться, что сыр на тарелке Карлоса вот-вот завопит от ужаса и выскочит прочь. Невозможного в этом городе просто нет.
Они смотрят друг на друга безумно долго, прежде чем Карлос склоняется еще ниже, удерживая Сесила за плечи, и касается губами его лба, заставляя третий глаз испуганно моргнуть, но ученый просто целует пространство вокруг глаза и губы его кажутся совсем незнакомыми.
Потрясение, застывшее в глубине древней души невозможно передать. Карлос часто целует ведущего в лоб, но вот это – что-то настолько новое, интимное и невероятное, что лицо Сесила искажается и он обессилено обмякает в чужих руках.
Карлосу кажется, будто он ходит по потолку, стенам и полу одновременно, свободный во вращении и перемещении. Время от времени на его щеки попадает вода. Капли рассыпаются осколками стекла под ноги и впиваются в колени. Ученый теряет равновесие и вскрикивает от боли, пятится назад и начинает медленно падать, заваливаясь на спину. Сесил наблюдает за ним из-под приоткрытых век где-то сбоку – теперь Карлос видит его темную, как смоль фигуру на фоне удушающей белизны.
-Здесь нет ничего, кроме тьмы и безумия.
Карлос застывает на месте, так и не способный куда-либо упасть, и поднимает голову вверх, наблюдая за тем, как струйка воды вливается в маленькую лужицу прямо над его головой. Стекло пронизывает точно такие же стекла.
-Ты невозможен…ты просто невозможен. – Сессил закрывает глаза, утыкается носом в чужую шею и Карлос выдыхает горячий воздух на его макушку, медленно поворачивая голову в сторону. Пространство совсем рядом непроглядно черное, где еще секунду назад были люди – выписанные безумными художниками полотна теней. Рваные края и острые линии, изучаемые в процессе знакомства с живыми шизофрениками. Ученому не страшно, ведь он уже это когда-то видел, пусть и на рисунках.
Сесил всхлипывает, обессилено жмется к ученому, слушая, как быстро бьется его сердце.
-Уезжай. Уходи отсюда, я прошу тебя.
Стол между ними уже давно исчез, точно так же как и стулья, что делает их объятия еще более крепкими и отчаянными – Сессил тянется к чужим губам, целует и выдыхает едва слышно, но уже совсем чужим голосом “Беги”.
Город покрыт одной огромной тенью. Карлос спрыгивает с кузова налету и скатывается в светлый песок под громкий хруст сломанной кости. Халат вымазан в крови, волосы слиплись комками и он яростно трясет головой, поднимаясь на ноги. Одна рука висит ненужным грузом, являясь источником только бесконечной боли и страданий. Стекло очков бледно-алое и осколки впиваются в щеку и нос.
Сессил вздрагивает, замечая на грязном горизонте фигуру, ступающую через поляну из жижи смешанной крови и прогнившей плоти.
-И любви. – Карлос усилием воли выпрямляется и кладет ладонь на прозрачную поверхность одной из стен. Струйки воды рассекаются пальцами, вызывая приступ жгучей боли, но ученый мягко улыбается.
-Это твоя клетка. Но ничего, Сессил. Теперь ты не один в этом замке из стекла.
-
-
30.10.2013 в 21:02Спасибо, что принесли сюда =*
-
-
30.10.2013 в 23:12